Ушедшее лето. Камешек для блицкрига - Страница 21

Зубрицкий пошел на выход, но я его окликнул:

— Подождите! Простите меня, Павел Васильевич, у вас семья есть в городе?

— Да нет. Сын в армии, а дочь с внучкой в Брянске живет.

— Значит, в город вам не надо возвращаться? Можете у нас остаться? И еще комбат сейчас спит, а вот завтра с утра его надо в Калинковичи отвезти.

— Так что же ты молчал?! — Вскинулся Зубрицкий. — Надо же машину готовить! Дай людей в помощь!

— Сначала на ужин. — Мягко приказал я. — Потом людей в помощь дам. Самого Абрамзона озадачу.

В одиночестве я оставался недолго, вскоре вошли политрук и Абрамзон. Правда, за это время успел заметить на столе газету «Социалистическое земледелие» за восемнадцатое июля и даже прочитать на первой полосе обведенные красным карандашом заметки. С сержантом я был краток:

— Завтра приезжает комиссия из обкома. Должен быть порядок. И еще, завтра утром отвезете комбата в госпиталь, а сегодня выделите людей в помощь водителю!

Когда за Абрамзоном закрылась дверь, я достал папиросы, закурил и печально спросил:

— Что делать-то будем, политрук?

— Не знаю. — Честно ответил Запейвода, прикуривая папиросу из подвинутой ему коробки. — Был бы трактор, я бы сразу сказал, а то же человек.

— Ага, можно подумать, партийцы только тракторами руководили. Газету-то зачем подсунул? Я это знаю.

— Не я. Опять, что ли кимовец постарался? Чем бы его занять, чтобы под ногами не мешался?

— Ты меня спрашиваешь? — удивился я

Илья Григорич поморщился:

— Давай начистоту, старлей. Ты у нас сейчас самый большой военный. Я-то чего знал, давно забыл. А младшой вообще ничего не знает. Молодой ещё, слишком привык на наружность смотреть, а воевать-то нам придётся. Так что принимай командование. На приказах твоих, военных, подпись свою поставлю.

Я машинально сунул потухшую папиросу в пепельницу и предложил:

— Слушай комиссар. А давай твоего помощника к пулеметчикам определим. Я-то инструктора им подобрал, а младшему скажем, что в ответственном месте нужна его помощь. Да и в самом деле, пусть парень полезному делу поучиться.

— Коми-и-иссар, — задумчиво протянул Запейвода, — придется становиться легендой. Согласен, Ященко в пулеметчики, ну и пока пусть «Боевой листок» выпускает. Я заберу газету, командир?

Политрук вышел, а я, покачав головой, потянулся за сумкой. Я теперь один остался, у ротных своих дел выше головы! Вытаскивая бутылку, наткнулся на что-то продолговатое. Это еще что такое?

Вытащив коробку конфет, я мрачно на неё уставился. И что мне теперь с ними делать? Положив конфеты на стол, прикрыл их сверху листом бумаги, и достал консервы. В ящиках стола нашлись пачка галет и старая вилка. А чем открывать? Пошарив в столе и став обладателем многих бесполезных вещей, искомого не обнаружил. Самая главная ценность — граненый стакан — был бережно укутан в папиросную бумагу, но закусывал прежний директор явно не консервами. Подбодрив себя классическим выражением о крепостях, я поднялся и вышел из канцелярии. Окна были уже закрыты плотными шторами, и поэтому горел свет. Немного подумав, я направился к оружейной. По пути заметил красноармейцев, собравшихся в кружок и, подойдя ближе, услышал довольный голос Васильевича:

— Так учиться надо. Вот у нас в Гражданскую стишок такой ходил:

Если ранят тебя больно — отделенному скажи,
Отползи чуток в сторонку, сам себя перевяжи,
Если есть запас патронов их товарищу отдай,
Но винтовки трехлинейной никогда не покидай!

— Видишь, как просто, и заучить легко. Командир у вас молодец, слушает внимательно. Я вот написал, что вспомнил, вы ребятки, это заучите. Пулемёт это машина. А машина знающих любит.

— Васильевич, но ты же не писарчук, каждому бумажку написать. А по одной, много ли научишься, или как у попа в церкви, вслух читать и повторять всем.

— А между рядами сержанта с линейкой пустить, чтобы не спали — под общий хохот предложил коренастый мужик, с роскошным чубом.

— Тьфу на тебя, Замулко. — разозлился говорящий. — Я же сурьезно говорю, а тебе все хиханьки.

— Все правильно, товарищ..? — под хохот я подошел вплотную, и сейчас стоял за спинами спорящих.

Все подскочили и стали лихорадочно застегиваться. Даже Павел Васильевич встал с кровати.

— Вольно, вольно, — я махнул рукой, — Отдыхайте, товарищи. А вы, — я повернулся к рассудительному красноармейцу.

— Красноармеец Щукин, товарищ замкомбат!

— Давно видно служили, товарищ Щукин. Сейчас уже и званий таких нет. Но это неважно. — Вновь махнул я рукой, на было вытянувшегося Щукина, — Вы совершенно правы, и завтра наш старшина эти вопросом займется. А то ведь придется предложением товарища Замулко воспользоваться.

Бойцы засмеялись над немудреной шуточкой, а я, поманив Зубрицкого, отошел в сторону:

— Машина готова?

— Да, командир. Завтра отвезем Иваныча, как на перине. Я заднюю седушку снял, и тент тоже. Если дождя не будет, так мы сетку от койки закрепим, и все будет мягонько.

— Отлично. Можете сходить в санчасть, если комбат не спит, то поговорите. Заодно с начальником медицины поговорите, может еще что надо. И кстати, зайдите в канцелярию, там на столе лежат конфеты. Возьмите, отдайте их девчатам.

Я развернулся и пошел обратно, водитель устремился за мной. Но тут я так резко остановился, что он наткнулся на меня.

— Вот голова садовая, — негромко пожаловался я, — Я же искал, чем банку открыть.

— Так у меня нож есть, заграничный, — и, к моему изумлению, Васильевич достал из кармана швейцарский нож. — Возил я одного знатного товарища, из самой Москвы. Так он в машине забыл, а я сразу и не заметил. Так что ношу всегда при себе, может, случайно столкнемся.